-
Bruno Banani, 39 лет
Котельники -
Влад, 21 год
Волгоград -
Tapuy, 27 лет
Pasto -
мухаммаджон, 33 года
Самара -
Иван, 38 лет
Дергачи -
Макс, 46 лет
Ақтау (Маңғыстау облысы) -
Евгений, 40 лет
Севастополь -
Андрей, 43 года
МоскваИщу свою половинку -
Илья, 50 лет
МоскваВот -
Кирилл, 22 года
МоскваВсем привет давайте общатся
Наверх
Наталья, 60 - 14 мая 2017 15:31
Отредактировано:14.05.17 15:35
Чудесная и трогательная притча про призвание от Эльфики. Пусть волшебство почаще проникает в нашу жизнь! Призвание - стать Волшебником.... :heart2:
Художником он стал просто потому, что после школы надо было куда-то поступать. Он знал, что работа должна приносить удовольствие, а ему нравилось рисовать - так и был сделан выбор: он поступил в художественное училище.
К этому времени он уже знал, что изображение предметов называется натюрморт, природы - пейзаж, людей - портрет, и еще много чего знал из области избранной профессии. Теперь ему предстояло узнать еще больше. "Для того, чтобы импровизировать, сначала надо научиться играть по нотам, - объявил на вводной лекции импозантный преподаватель, известный художник. - Так что приготовьтесь, будем начинать с азов".
Он начал учиться "играть по нотам". Куб, шар, ваза. Свет, тень, полутень. Постановка руки, перспектива, композиция. Он узнал очень много нового - как натянуть холст и самому сварить грунт, как искусственно состарить полотно и как добиваться тончайших цветовых переходов. Преподаватели его хвалили, а однажды он даже услышал от своего наставника: "Ты художник от бога!". "А разве другие - не от бога?", - подумал он, хотя, чего скрывать, было приятно.
Но вот веселые студенческие годы остались позади, и теперь у него в кармане был диплом о художественном образовании, он много знал и еще больше умел, он набрался знаний и опыта, и пора было начинать отдавать. Но. Что-то у него пошло не так.
Нет, не то чтобы ему не творилось. И не то чтобы профессия разонравилась. Возможно, он просто повзрослел и увидел то, чего раньше не замечал. А открылось ему вот что: кругом кипела жизнь, в которой искусство давно стало товаром, и преуспевал вовсе не обязательно тот, кому было что сказать миру - скорее тот, кто умел грамотно подавать и продавать свое творчество, оказаться в нужное время, в нужном месте, с нужными людьми. Он, к сожалению, так этому и не научился. Он видел, как его товарищи мечутся, ищут себя и свое место под солнцем, а некоторые в этих метаниях "ломаются", топят невостребованность и неудовлетворенность в алкоголе, теряют ориентиры, деградируют. Он знал: часто творцы опережали свою эпоху, и их картины получали признание и хорошую цену только после смерти, но это знание мало утешало.
Он устроился на работу, где хорошо платили, целыми днями разрабатывал дизайн всевозможных буклетов, визиток, проспектов, и даже получал от этого определенное удовлетворение, а вот рисовал все меньше и неохотнее. Вдохновение приходило все реже и реже. Работа, дом, телевизор, рутина. Его все чаще посещала мысль: "Разве в этом мое призвание? Мечтал ли я о том, чтобы прожить свою жизнь вот так, "пунктиром", словно это карандашный набросок? Когда же я начну писать свою собственную картину жизни? А если даже и начну - смогу ли? А как же "художник от бога"?". Он понимал, что теряет квалификацию, что превращается в зомби, который изо дня в день выполняет набор определенных действий, и это его напрягало.
Чтобы не сойти с ума от этих мыслей, он стал по выходным отправляться с мольбертом в переулок Мастеров, где располагались ряды всяких творцов-умельцев. Вязаные шали и поделки из бересты, украшения из бисера и лоскутные покрывала, глиняные игрушки и плетеные корзинки - чего тут только не было! И собратья-художники тоже стояли со своими нетленными полотнами, в больших количествах. И тут была конкуренция.
Но он плевал на конкуренцию, ему хотелось просто творить. Он рисовал портреты на заказ. Бумага, карандаш, десять минут - и портрет готов. Ничего сложного для профессионала - тут всего и требуется уметь подмечать детали, соблюдать пропорции да слегка польстить заказчику, так, самую малость приукрасить натуру. Он это делал умело, его портреты людям нравились. И похоже, и красиво, лучше, чем в жизни. Благодарили его часто и от души.
Теперь жить стало как-то веселее, но он отчетливо понимал, что это "живописание" призванием назвать было бы как-то. чересчур сильно. Впрочем, все-таки лучше, чем ничего.
Однажды он сделал очередной портрет, позировала ему немолодая длинноносая тетка, и пришлось сильно постараться, чтобы "сделать красиво". Нос, конечно, никуда не денешь, но было в ее лице что-то располагающее (чистота, что ли?), вот на это он и сделал акцент. Получилось неплохо.
- Готово, - сказал он, протягивая портрет тетке. Та долго его изучала, а потом подняла на него глаза, и он даже заморгал - до того пристально она на него смотрела.
- Что-то не так? - даже переспросил он, теряясь от ее взгляда.
- У вас призвание, - сказала женщина. - Вы умеете видеть вглубь.
- Ага, глаз-рентген, - пошутил он.
- Не то, - мотнула головой она. - Вы рисуете как будто душу. Вот я смотрю и понимаю: на самом деле я такая, как вы нарисовали. А все, что снаружи - это наносное. Вы словно верхний слой краски сняли, а под ним - шедевр. И этот шедевр - я. Теперь я точно знаю! Спасибо.
- Да пожалуйста, - смущенно пробормотал он, принимая купюру - свою привычную таксу за блиц-портрет.
Тетка была, что и говорить, странная. Надо же, "душу рисуете"! Хотя кто его знает, что он там рисовал? Может, и душу. Ведь у каждого есть какой-то внешний слой, та незримая шелуха, которая налипает в процессе жизни. А природой-то каждый был задуман как шедевр, уж в этом он как художник был просто уверен!
Теперь его рисование наполнилось каким-то новым смыслом. Нет, ничего нового в технологию он не привнес - те же бумага и карандаш, те же десять минут, просто мысли его все время возвращались к тому, что надо примериться и "снять верхний слой краски", чтобы из-под него освободился неведомый "шедевр".
(Продолжение в комментарии)
Добавить комментарий
Комментарии: 2
Кажется, получалось. Ему очень нравилось наблюдать за первой реакцией "натуры" - очень интересные были лица у людей.
Иногда ему попадались такие "модели", у которых душа была значительно страшнее, чем "внешний слой", тогда он выискивал в ней какие-то светлые пятна и усиливал их. Всегда можно найти светлые пятна, если настроить на это зрение. По крайней мере, ему еще ни разу не встретился человек, в котором не было бы совсем ничего хорошего.
- Слышь, братан! - однажды обратился к нему крепыш в черной куртке. - Ты это. помнишь, нет ли. тещу мою рисовал на прошлых выходных.
Тещу он помнил, на старую жабу похожа, ее дочку - постареет, крысой будет, и крепыш с ними был, точно. Ему тогда пришлось напрячь все свое воображение, чтобы превратить жабу в нечто приемлемое, увидеть в ней хоть что-то хорошее.
- Ну? - осторожно спросил он, не понимая, куда клонит крепыш.
- Так это. Изменилась она. В лучшую сторону. Как на портрет посмотрит - человеком становится. А так, между нами, сколько ее знаю, жаба жабой.
Художник невольно фыркнул: не ошибся, значит, точно увидел.
- Ну дык я тебя спросить хотел: можешь ее в масле нарисовать? Чтобы уже наверняка! Закрепить эффект, стало быть. За ценой не постою, не сомневайся!
- А чего ж не закрепить? Можно и в масле, и в маринаде, и в соусе "майонез". Только маслом не рисуют, а пишут.
- Во-во! Распиши ее в лучшем виде, все оплачу по высшему разряду!
Художнику стало весело. Прямо "портрет Дориана Грея", только со знаком плюс! И раз уж предлагают - отчего не попробовать?
Попробовал, написал. Теща осталась довольна, крепыш тоже, а жена его, жабина дочка, потребовала, чтобы ее тоже запечатлели в веках. От зависти, наверное. Художник и тут расстарался, вдохновение на него нашло - усилил сексуальную составляющую, мягкости добавил, доброту душевную высветил. Не женщина получилась - царица!
Видать, крепыш был человеком широкой души и впечатлениями в своем кругу поделился. Заказы посыпались один за другим. Молва пошла о художнике, что его портреты благотворно влияют на жизнь: в семьях мир воцаряется, дурнушки хорошеют, матери-одиночки вмиг замуж выходят, у мужиков потенция увеличивается.
Теперь не было времени ходить по выходным в переулок Мастеров, да и контору свою оставил без всякого сожаления. Работал на дому у заказчиков, люди все были богатые, платили щедро, передавали из рук в руки. Хватало и на краски, и на холсты, и на черную икру, даже по будням. Квартиру продал, купил побольше, да с комнатой под мастерскую, ремонт хороший сделал. Казалось бы, чего еще желать? А его снова стали посещать мысли: неужели в этом его призвание - малевать всяких "жаб" и "крыс", изо всех сил пытаясь найти в них хоть что-то светлое? Нет, дело, конечно, хорошее, и для мира полезное, но все-таки, все-таки. Не было у него на душе покоя, вроде звала она его куда-то, просила о чем-то, но вот о чем? Не мог расслышать.
Однажды его неудержимо потянуло напиться. Вот так вот взять - и в драбадан, чтобы отрубиться и ничего потом не помнить. Мысль его напугала: он хорошо знал, как быстро люди творческие добираются по этому лихому маршруту до самого дна, и вовсе не хотел повторить их путь. Надо было что-то делать, и он сделал первое, что пришло в голову: отменил все свои сеансы, схватил мольберт и складной стул и отправился туда, в переулок Мастеров. Сразу стал лихорадочно работать - делать наброски улочки, людей, парка, что через дорогу. Вроде полегчало, отпустило.
- Простите, вы портреты рисуете? Так, чтобы сразу, тут же получить, - спросили его. Он поднял глаза - рядом женщина, молодая, а глаза вымученные, словно выплаканные. Наверное, умер у нее кто-то, или еще какое горе.
- Рисую. Десять минут - и готово. Вы свой портрет хотите заказать?
- Нет. Дочкин.
Тут он увидел дочку - поперхнулся, закашлялся. Ребенок лет шести от роду был похож на инопланетянчика: несмотря на погожий теплый денек, упакован в серый комбинезон, и не поймешь даже, мальчик или девочка, на голове - плотная шапочка-колпачок, на лице - прозрачная маска, и глаза. Глаза старичка, который испытал много-много боли и готовится умереть. Смерть в них была, в этих глазах, вот что он там явственно узрел.
Он не стал ничего больше спрашивать. Таких детей он видел по телевизору и знал, что у ребенка, скорее всего, рак, радиология, иммунитет на нуле - затем и маска, и что шансов на выживание - минимум. Неизвестно, почему и откуда он это знал, но вот как-то был уверен. Наметанный глаз художника, подмечающий все детали. Он бросил взгляд на мать - да, так и есть, она знала. Внутренне уже готовилась. Наверное, и портрет захотела, потому что последний. Чтоб хоть память была.
- Садись, принцесса, сейчас я тебя буду рисовать, - сказал он девочке-инопланетянке. - Только смотри, не вертись и не соскакивай, а то не получится.
Девочка вряд ли была способна вертеться или вскакивать, она и двигалась-то осторожно, словно боялась, что ее тельце рассыплется от неосторожного движения, разлетится на мелкие осколки. Села, сложила руки на коленях, уставилась на него своими глазами мудрой черепахи Тортиллы, и терпеливо замерла. Наверное, все детство по больницам, а там терпение вырабатывается быстро, без него не выживешь.
Он напрягся, пытаясь разглядеть ее душу, но что-то мешало - не то бесформенный комбинезон, не то слезы на глазах, не то знание, что старые методы тут не подойдут, нужно какое-то принципиально новое, нетривиальное решение. И оно нашлось! Вдруг подумалось: "А какой она могла бы быть, если бы не болезнь? Не комбинезон дурацкий, а платьице, не колпак на лысой головенке, а бантики?". Воображение заработало, рука сама по себе стала что-то набрасывать на листе бумаги, процесс пошел.
(продолжение следует ниже...)
Показать ответы (1)
Иногда ему попадались такие "модели", у которых душа была значительно страшнее, чем "внешний слой", тогда он выискивал в ней какие-то светлые пятна и усиливал их. Всегда можно найти светлые пятна, если настроить на это зрение. По крайней мере, ему еще ни разу не встретился человек, в котором не было бы совсем ничего хорошего.
- Слышь, братан! - однажды обратился к нему крепыш в черной куртке. - Ты это. помнишь, нет ли. тещу мою рисовал на прошлых выходных.
Тещу он помнил, на старую жабу похожа, ее дочку - постареет, крысой будет, и крепыш с ними был, точно. Ему тогда пришлось напрячь все свое воображение, чтобы превратить жабу в нечто приемлемое, увидеть в ней хоть что-то хорошее.
- Ну? - осторожно спросил он, не понимая, куда клонит крепыш.
- Так это. Изменилась она. В лучшую сторону. Как на портрет посмотрит - человеком становится. А так, между нами, сколько ее знаю, жаба жабой.
Художник невольно фыркнул: не ошибся, значит, точно увидел.
- Ну дык я тебя спросить хотел: можешь ее в масле нарисовать? Чтобы уже наверняка! Закрепить эффект, стало быть. За ценой не постою, не сомневайся!
- А чего ж не закрепить? Можно и в масле, и в маринаде, и в соусе "майонез". Только маслом не рисуют, а пишут.
- Во-во! Распиши ее в лучшем виде, все оплачу по высшему разряду!
Художнику стало весело. Прямо "портрет Дориана Грея", только со знаком плюс! И раз уж предлагают - отчего не попробовать?
Попробовал, написал. Теща осталась довольна, крепыш тоже, а жена его, жабина дочка, потребовала, чтобы ее тоже запечатлели в веках. От зависти, наверное. Художник и тут расстарался, вдохновение на него нашло - усилил сексуальную составляющую, мягкости добавил, доброту душевную высветил. Не женщина получилась - царица!
Видать, крепыш был человеком широкой души и впечатлениями в своем кругу поделился. Заказы посыпались один за другим. Молва пошла о художнике, что его портреты благотворно влияют на жизнь: в семьях мир воцаряется, дурнушки хорошеют, матери-одиночки вмиг замуж выходят, у мужиков потенция увеличивается.
Теперь не было времени ходить по выходным в переулок Мастеров, да и контору свою оставил без всякого сожаления. Работал на дому у заказчиков, люди все были богатые, платили щедро, передавали из рук в руки. Хватало и на краски, и на холсты, и на черную икру, даже по будням. Квартиру продал, купил побольше, да с комнатой под мастерскую, ремонт хороший сделал. Казалось бы, чего еще желать? А его снова стали посещать мысли: неужели в этом его призвание - малевать всяких "жаб" и "крыс", изо всех сил пытаясь найти в них хоть что-то светлое? Нет, дело, конечно, хорошее, и для мира полезное, но все-таки, все-таки. Не было у него на душе покоя, вроде звала она его куда-то, просила о чем-то, но вот о чем? Не мог расслышать.
Однажды его неудержимо потянуло напиться. Вот так вот взять - и в драбадан, чтобы отрубиться и ничего потом не помнить. Мысль его напугала: он хорошо знал, как быстро люди творческие добираются по этому лихому маршруту до самого дна, и вовсе не хотел повторить их путь. Надо было что-то делать, и он сделал первое, что пришло в голову: отменил все свои сеансы, схватил мольберт и складной стул и отправился туда, в переулок Мастеров. Сразу стал лихорадочно работать - делать наброски улочки, людей, парка, что через дорогу. Вроде полегчало, отпустило.
- Простите, вы портреты рисуете? Так, чтобы сразу, тут же получить, - спросили его. Он поднял глаза - рядом женщина, молодая, а глаза вымученные, словно выплаканные. Наверное, умер у нее кто-то, или еще какое горе.
- Рисую. Десять минут - и готово. Вы свой портрет хотите заказать?
- Нет. Дочкин.
Тут он увидел дочку - поперхнулся, закашлялся. Ребенок лет шести от роду был похож на инопланетянчика: несмотря на погожий теплый денек, упакован в серый комбинезон, и не поймешь даже, мальчик или девочка, на голове - плотная шапочка-колпачок, на лице - прозрачная маска, и глаза. Глаза старичка, который испытал много-много боли и готовится умереть. Смерть в них была, в этих глазах, вот что он там явственно узрел.
Он не стал ничего больше спрашивать. Таких детей он видел по телевизору и знал, что у ребенка, скорее всего, рак, радиология, иммунитет на нуле - затем и маска, и что шансов на выживание - минимум. Неизвестно, почему и откуда он это знал, но вот как-то был уверен. Наметанный глаз художника, подмечающий все детали. Он бросил взгляд на мать - да, так и есть, она знала. Внутренне уже готовилась. Наверное, и портрет захотела, потому что последний. Чтоб хоть память была.
- Садись, принцесса, сейчас я тебя буду рисовать, - сказал он девочке-инопланетянке. - Только смотри, не вертись и не соскакивай, а то не получится.
Девочка вряд ли была способна вертеться или вскакивать, она и двигалась-то осторожно, словно боялась, что ее тельце рассыплется от неосторожного движения, разлетится на мелкие осколки. Села, сложила руки на коленях, уставилась на него своими глазами мудрой черепахи Тортиллы, и терпеливо замерла. Наверное, все детство по больницам, а там терпение вырабатывается быстро, без него не выживешь.
Он напрягся, пытаясь разглядеть ее душу, но что-то мешало - не то бесформенный комбинезон, не то слезы на глазах, не то знание, что старые методы тут не подойдут, нужно какое-то принципиально новое, нетривиальное решение. И оно нашлось! Вдруг подумалось: "А какой она могла бы быть, если бы не болезнь? Не комбинезон дурацкий, а платьице, не колпак на лысой головенке, а бантики?". Воображение заработало, рука сама по себе стала что-то набрасывать на листе бумаги, процесс пошел.
(продолжение следует ниже...)